совершенная нежность превращается в совершенное зло.
Мне было всего пять, когда отец сбежал от нас в Нью-Йорк. Ища лучшей жизни, признания и популярности, восьмого июня девяноста пятого года Бен Филипс собрал свои вещи и был таков. Для него это было просто, бросить семью.
В тот день я проснулся раньше всех и отправился на кухню за своим соком. Каждое утро я пил сок, чтобы поскорее вырасти и стать сильным, как папа. Утро выдалось солнечным, и вся наша кухня была залита теплым светом. Там я влез на деревянный табурет, накрепко сколоченный моим дедом-плотником, и хотел дотянуться до пакета с морковным соком, который всегда оставляли для меня, но вместо него обнаружил лист клетчатой бумаги, наспех выдранный из моей тетради. На листке было написано всего три строчки:
«Лин, прости.
Семейная жизнь не для меня.
Скажи Треву, что я всегда буду любить его».
Подписи не было, но я сразу понял, что писал папа. Узнал по размашистому почерку, в котором буквы были написаны не слитно, а каждая по отдельности. Читал я не очень хорошо, но имя матери и свое узнал сразу. Чтобы прочесть записку целиком, мне потребовалось время.
Ли. Н. Прос…прос. Ти.
Се. Мей. На. Я. Семей. Ная. Жи. И-и-и. З. Нь. Не. Д. Ля. Ме. Н. Я.
С. Ка. Жи-и. Тре. Ву. Треву. Ч. То. Я. В. Се. Гда. Бу. Д. У. Лю. Люб…
Я читал шепотом вслух, так было легче. За этим занятием и застала меня мама.
Сонная, и в домашнем халате, она подошла ко мне, пригладила мои волосы, и с вопросом «что это?» забрала у меня записку.
Больше папу мы не видели. Сначала мама очень расстроилась и много плакала, но потом перестала. Через несколько месяцев я подслушал разговор между ней и бабушкой, они говорили о папе. Теперь он жил в Нью-Йорке, у него была своя рок-группа, и они записывали первый альбом.
Кажется, он был счастлив, мой папа.
И ему не было никакого дела до нас.
Меня зовут Тревор.
Тревор Филипс.
Я сын Бенжамина Филипса, чья третьесортная группа покорила все бары Нью-Йорка в девяноста шестом. А потом все про них забыли, потому что Бен умер.
Передознулся героином в гримерке.
Ему было двадцать пять, как и мне сейчас.
Всю свою жизнь я старался не походить на собственного отца, но чертовы гены взяли надо мной вверх. Музыка, героин, ребенок в двадцать лет – все, как по накатанной, и я даже не знаю, в какой именно момент моя жизнь повернула не туда.
Моя мать Линда была совершенно обычной женщиной, и уж никак не подходила на роль пары для рок-музыканта. Тихая, скромная и любящая, она преподавала детям музыку, она же научила ей и меня.
Мы жили вчетвером в большом доме: я, Линда, моя бабушка Урсула и дед Стэн. Они дали мне все, мне не на что было жаловаться, но я все равно стал гадким мальчишкой, пятном позора, как отец до меня, на их безупречной репутации. Никто из них никогда не произносил этого вслух, но я все чувствовал.
Не могу вспомнить, когда именно все началось. Когда я сделал свою первую затяжку, впервые сбежал из дому, впервые поцеловался с Барри или впервые отлизал Триш?
Триш – моя первая школьная любовь. Это с ней у нас общий ребенок и многолетний роман за плечами, закончившийся разводом и полным гетеросексуальным фиаско для нас обоих. Сейчас Триш лесбиянка, активная защитница прав сексуальных меньшинств, художница и декоратор. Мы были в браке два года, пытались привести жизни друг друга в порядок, но ничего из этого не вышло.
Нашей дочери Лее уже пять. Она очень похожа на меня, но хочет стать художницей, как ее мама. Ее неумелыми рисунками увешана вся кухня в доме, где я вырос. Линда и Урсула не представляют без нее своей жизни, а мне стыдно признаться, что Лея для меня, как громоотвод. Когда она родилась, все будто бы забыли о моем существовании, и я, наконец, смог вздохнуть спокойно.
В тот день шел сильный дождь. Я сидел в коридоре родильного отделения, слушал музыку, нервно тряс ногой и не представлял, что будет дальше.
Раньше мне казалось, что в роддоме пахнет детской присыпкой (не знаю, с чего я это взял), но здесь пахло хлоркой и одиночеством, а тишина, прерываемая женскими вскриками, сжирала заживо.
Сидя там, я наконец осознал, что остался один на один со взрослой жизнью, и со мной нет ни единого человека, за помощью к которому я мог бы обратиться, на которого мог бы спихнуть все свои проблемы, обдолбаться до беспамятства или просто лечь спать. Я остался один. Мне было страшно.
Когда я взял на руки свою дочь, я еще долго не мог поверить в происходящее. Она была страшненькой, сморщенной и никак не тянула на «красавицу», как назвала ее моя мать. Я держал Лею на руках всего две минуты, а после провел в полном беспамятстве два дня. Мне требовалось время, чтобы принять ее.
Как оказалось, время лечит. Бессонные ночи – тоже. Мы с Триш привыкли к ребенку, родительским заботам и ответственности, а в перерывах между всем этим пытались выяснить, хотим ли мы всю жизнь провести вот так, завести собаку, потом второго ребенка, купить дом и минивэн, чтобы наши родители нами гордились, чтобы они и общество знали, что мы такие же, как и все, мы нормальные, с детьми и кредитами, отмечающие День независимости или День благодарения в узком семейном кругу.
Мы сдались почти одновременно. Сначала у Тришы появилась Карла, а через несколько месяцев я спутался с Джоуэлом, и наш гетеросексуальный брак треснул по швам. Джо появился в моей жизни, как раз в тот момент, когда я с головой окунулся в работу, лишь бы больше не думать, что делать дальше. У меня было по два перелета в три дня, и в бодрствующем состоянии меня поддерживал только мет.
С Джо мы познакомились случайно, в одном из клубов Атланты, где мне приходилось играть время от времени, а потом все закрутилось само собой.
Джоуэл Нэшвил был боксером в недавнем прошлом и участником боев без правил в настоящем, а еще законченным пидором в придачу. Так сложилось, что Джо разочаровался в женщинах после восьми лет брака и сменил команду, но свои отношения с молодыми людьми никогда не афишировал, боялся, что плохо скажется на карьере. В общей сложности вместе мы провели три года, а расстались, когда он чуть не убил меня, узнав, что вся моя программа реабилитации, в которую он нехило вложился, все мои двенадцать шагов пошли на хер после того, как я нашел нычку Лероя, своего концертного директора, и не смог удержаться.
Джо сам выставил меня, забрал машину, всю технику, которую дарил, кредитку и даже нашего кота. Избил, сломав четыре ребра, и вышвырнул на улицу. Да уж, когда у твоего партнера не стоит несколько месяцев и ведет он себя, как апатичная сволочь, тут есть от чего озвереть.
Мне было херово, но я не стал проситься обратно. Джо быстро нашел мне замену, и больше мы не встречались. Я вернулся домой на время, чтобы прийти в себя, повидаться со всеми и уехать к себе (я уже несколько лет жил в Атланте), но это «на время» слишком затянулось, и теперь я совсем не знаю, как вернуться назад…
В тот день я проснулся раньше всех и отправился на кухню за своим соком. Каждое утро я пил сок, чтобы поскорее вырасти и стать сильным, как папа. Утро выдалось солнечным, и вся наша кухня была залита теплым светом. Там я влез на деревянный табурет, накрепко сколоченный моим дедом-плотником, и хотел дотянуться до пакета с морковным соком, который всегда оставляли для меня, но вместо него обнаружил лист клетчатой бумаги, наспех выдранный из моей тетради. На листке было написано всего три строчки:
«Лин, прости.
Семейная жизнь не для меня.
Скажи Треву, что я всегда буду любить его».
Подписи не было, но я сразу понял, что писал папа. Узнал по размашистому почерку, в котором буквы были написаны не слитно, а каждая по отдельности. Читал я не очень хорошо, но имя матери и свое узнал сразу. Чтобы прочесть записку целиком, мне потребовалось время.
Ли. Н. Прос…прос. Ти.
Се. Мей. На. Я. Семей. Ная. Жи. И-и-и. З. Нь. Не. Д. Ля. Ме. Н. Я.
С. Ка. Жи-и. Тре. Ву. Треву. Ч. То. Я. В. Се. Гда. Бу. Д. У. Лю. Люб…
Я читал шепотом вслух, так было легче. За этим занятием и застала меня мама.
Сонная, и в домашнем халате, она подошла ко мне, пригладила мои волосы, и с вопросом «что это?» забрала у меня записку.
Больше папу мы не видели. Сначала мама очень расстроилась и много плакала, но потом перестала. Через несколько месяцев я подслушал разговор между ней и бабушкой, они говорили о папе. Теперь он жил в Нью-Йорке, у него была своя рок-группа, и они записывали первый альбом.
Кажется, он был счастлив, мой папа.
И ему не было никакого дела до нас.
Меня зовут Тревор.
Тревор Филипс.
Я сын Бенжамина Филипса, чья третьесортная группа покорила все бары Нью-Йорка в девяноста шестом. А потом все про них забыли, потому что Бен умер.
Передознулся героином в гримерке.
Ему было двадцать пять, как и мне сейчас.
Всю свою жизнь я старался не походить на собственного отца, но чертовы гены взяли надо мной вверх. Музыка, героин, ребенок в двадцать лет – все, как по накатанной, и я даже не знаю, в какой именно момент моя жизнь повернула не туда.
Моя мать Линда была совершенно обычной женщиной, и уж никак не подходила на роль пары для рок-музыканта. Тихая, скромная и любящая, она преподавала детям музыку, она же научила ей и меня.
Мы жили вчетвером в большом доме: я, Линда, моя бабушка Урсула и дед Стэн. Они дали мне все, мне не на что было жаловаться, но я все равно стал гадким мальчишкой, пятном позора, как отец до меня, на их безупречной репутации. Никто из них никогда не произносил этого вслух, но я все чувствовал.
Не могу вспомнить, когда именно все началось. Когда я сделал свою первую затяжку, впервые сбежал из дому, впервые поцеловался с Барри или впервые отлизал Триш?
Триш – моя первая школьная любовь. Это с ней у нас общий ребенок и многолетний роман за плечами, закончившийся разводом и полным гетеросексуальным фиаско для нас обоих. Сейчас Триш лесбиянка, активная защитница прав сексуальных меньшинств, художница и декоратор. Мы были в браке два года, пытались привести жизни друг друга в порядок, но ничего из этого не вышло.
Нашей дочери Лее уже пять. Она очень похожа на меня, но хочет стать художницей, как ее мама. Ее неумелыми рисунками увешана вся кухня в доме, где я вырос. Линда и Урсула не представляют без нее своей жизни, а мне стыдно признаться, что Лея для меня, как громоотвод. Когда она родилась, все будто бы забыли о моем существовании, и я, наконец, смог вздохнуть спокойно.
В тот день шел сильный дождь. Я сидел в коридоре родильного отделения, слушал музыку, нервно тряс ногой и не представлял, что будет дальше.
Раньше мне казалось, что в роддоме пахнет детской присыпкой (не знаю, с чего я это взял), но здесь пахло хлоркой и одиночеством, а тишина, прерываемая женскими вскриками, сжирала заживо.
Сидя там, я наконец осознал, что остался один на один со взрослой жизнью, и со мной нет ни единого человека, за помощью к которому я мог бы обратиться, на которого мог бы спихнуть все свои проблемы, обдолбаться до беспамятства или просто лечь спать. Я остался один. Мне было страшно.
Когда я взял на руки свою дочь, я еще долго не мог поверить в происходящее. Она была страшненькой, сморщенной и никак не тянула на «красавицу», как назвала ее моя мать. Я держал Лею на руках всего две минуты, а после провел в полном беспамятстве два дня. Мне требовалось время, чтобы принять ее.
Как оказалось, время лечит. Бессонные ночи – тоже. Мы с Триш привыкли к ребенку, родительским заботам и ответственности, а в перерывах между всем этим пытались выяснить, хотим ли мы всю жизнь провести вот так, завести собаку, потом второго ребенка, купить дом и минивэн, чтобы наши родители нами гордились, чтобы они и общество знали, что мы такие же, как и все, мы нормальные, с детьми и кредитами, отмечающие День независимости или День благодарения в узком семейном кругу.
Мы сдались почти одновременно. Сначала у Тришы появилась Карла, а через несколько месяцев я спутался с Джоуэлом, и наш гетеросексуальный брак треснул по швам. Джо появился в моей жизни, как раз в тот момент, когда я с головой окунулся в работу, лишь бы больше не думать, что делать дальше. У меня было по два перелета в три дня, и в бодрствующем состоянии меня поддерживал только мет.
С Джо мы познакомились случайно, в одном из клубов Атланты, где мне приходилось играть время от времени, а потом все закрутилось само собой.
Джоуэл Нэшвил был боксером в недавнем прошлом и участником боев без правил в настоящем, а еще законченным пидором в придачу. Так сложилось, что Джо разочаровался в женщинах после восьми лет брака и сменил команду, но свои отношения с молодыми людьми никогда не афишировал, боялся, что плохо скажется на карьере. В общей сложности вместе мы провели три года, а расстались, когда он чуть не убил меня, узнав, что вся моя программа реабилитации, в которую он нехило вложился, все мои двенадцать шагов пошли на хер после того, как я нашел нычку Лероя, своего концертного директора, и не смог удержаться.
Джо сам выставил меня, забрал машину, всю технику, которую дарил, кредитку и даже нашего кота. Избил, сломав четыре ребра, и вышвырнул на улицу. Да уж, когда у твоего партнера не стоит несколько месяцев и ведет он себя, как апатичная сволочь, тут есть от чего озвереть.
Мне было херово, но я не стал проситься обратно. Джо быстро нашел мне замену, и больше мы не встречались. Я вернулся домой на время, чтобы прийти в себя, повидаться со всеми и уехать к себе (я уже несколько лет жил в Атланте), но это «на время» слишком затянулось, и теперь я совсем не знаю, как вернуться назад…