совершенная нежность превращается в совершенное зло.
I ain't got no type
Bad bitches is the only thing that I like
Мы были детьми.
Мы были свободны, и у наших ног лежал целый мир.
Больше ничего не существовало, кроме нас здесь и сейчас.
Мы жили жадно, цепко, боясь хоть что-то пропустить или не попробовать.
Поэтому я хорошо помню момент, когда наши гребаные жизни повернули не в тот поворот. Лондонское гетто пахнет жженой резиной, шмалью и мочой. Здесь всегда грязно и сыро, пусто днем и чертовски страшно ночью. Темный, обшарпанный и потасканный, этот район, где нашли пристанище шлюхи-эмигрантки и винтовые наркоманы, никогда не любил чужаков, кем здесь были мы. Ни один из нас не родился и не вырос в этом месте: у моих родителей дом в Челси, Калеб родом из Штатов, а Дар вообще был зачат в Иране и младенцем перевезен через границу, но имел все здешние порядки, будто бы был местным. Дар вообще будет занимать особенное место во всей этой истории, потому что все началось именно с него. Он называл себя ребенком войны, хотя та закончилась задолго до его рождения, но мы все молчали и, раскрыв рты, слушали. Все его истории, как сказки из Тысячи и одной ночи, заканчивались на самом захватывающем, и продолжались с наступлением нового дня. С ним никогда не было скучно, он был у нас, а мы были у него, и нам троим больше ничего не было надо.
Заброшенный многоэтажный дом с нежным женским именем Ширли, находящийся на территории гетто, знали абсолютно все, но немногие осмеливались сюда соваться, потому что репутация у Ширли была так себе. Однажды здесь сняли висельника с водосточной трубы, позже изнасиловали и убили двенадцатилетку, а в прошлом году с крыши сбросилась старшеклассница. Так что, Ширли была та еще дрянь, но мы любили пощекотать себе нервы и побродить между этажами, вмазанные, и слушать, как за разбитыми окнами воет ветер.
Все наши вечера начинались примерно одинаково: сначала мы хорошенько раскуривались у меня или у Калеба на заднем дворе, у Дара этого делать мы не могли, потому что все подобные выходки его семья называла حرام, харам - грех. Потом доходили до какого-нибудь рэйва, пропадали там на несколько часов, а после шли к Ширли, которая гостеприимно принимала у себя все заблудшие души.
Мы почти никогда не поднимались на крышу, но сегодня в этом месте была какая-то особенная магия. Я стоял почти у самого края и глядел на огни ночного города, расстилающегося прямо передо мной. Перед глазами все плыло, в голове не было ни единой мысли, а во рту до сих пор чувствовался привкус мела от таблеток, что мы растерли в порошок. Мне было шестнадцать, на амфетамине я сидел уже больше полугода, и это было самое сладкое время, что я помню.
- Эй, Калеб!
Позвал я, замедляя шаг и оборачиваясь, чтобы проверить, что там с ним. Тот сидел у стены, вжавшись в нее спиной и тряся рыжей гривой, будто хотел что-то стряхнуть со своих волос.
- Чего ты копаешься? Мы уходим…Пошли! Ты оглох?
Позвал я настойчивее. Дар был уже где-то на лестнице, его шагов не было слышно. Калеб ответил, что ему нужно побыть на воздухе, и попросил вернуться за ним утром.
Я согласился.
Остаток ночи мы с иранцем провели бесцельно слоняясь по городу, куря сигареты одну за одной, и размышляя о будущем. Он собирался отправиться в паломничество когда-нибудь, а мне хотелось увидеть настоящих китов в открытом океане.
Он обещал мне, что скоро я их увижу.
Мы вернулись за Калебом около пяти утра, и нашли его на том же месте, где оставили. На горизонте уже расцветал рассвет. Я снова подошел к краю крыши, чтобы получше все рассмотреть. Розовый и оранжевый смешивался с чернильно-синим, воздух здесь наверху пах сладостью, ветер обдувал лицо. Я набрал в грудь побольше воздуха и шумно его выдохнул. Мне страшно хотелось жить.
- Че с ним?
Спросил я, возвращаясь к своим.
- Эй, Калеб, ты прикалываешься?
Дар не мог его растормошить, я подключился тоже. Сначала мы кричали на него, пинали по ногам носками кроссовок, но все без толку – Калеб спал очень крепко.
Крепче, чем можно было себе представить.
- Блять!
Вскрикнул я, когда присел и тронул его обеими руками.
- Блять!
Мой голос был полон испуга, потому что это был уже не Калеб.
Вместо своего друга на крыше Ширли мы нашли его труп.
Bad bitches is the only thing that I like
Мы были детьми.
Мы были свободны, и у наших ног лежал целый мир.
Больше ничего не существовало, кроме нас здесь и сейчас.
Мы жили жадно, цепко, боясь хоть что-то пропустить или не попробовать.
Поэтому я хорошо помню момент, когда наши гребаные жизни повернули не в тот поворот. Лондонское гетто пахнет жженой резиной, шмалью и мочой. Здесь всегда грязно и сыро, пусто днем и чертовски страшно ночью. Темный, обшарпанный и потасканный, этот район, где нашли пристанище шлюхи-эмигрантки и винтовые наркоманы, никогда не любил чужаков, кем здесь были мы. Ни один из нас не родился и не вырос в этом месте: у моих родителей дом в Челси, Калеб родом из Штатов, а Дар вообще был зачат в Иране и младенцем перевезен через границу, но имел все здешние порядки, будто бы был местным. Дар вообще будет занимать особенное место во всей этой истории, потому что все началось именно с него. Он называл себя ребенком войны, хотя та закончилась задолго до его рождения, но мы все молчали и, раскрыв рты, слушали. Все его истории, как сказки из Тысячи и одной ночи, заканчивались на самом захватывающем, и продолжались с наступлением нового дня. С ним никогда не было скучно, он был у нас, а мы были у него, и нам троим больше ничего не было надо.
Заброшенный многоэтажный дом с нежным женским именем Ширли, находящийся на территории гетто, знали абсолютно все, но немногие осмеливались сюда соваться, потому что репутация у Ширли была так себе. Однажды здесь сняли висельника с водосточной трубы, позже изнасиловали и убили двенадцатилетку, а в прошлом году с крыши сбросилась старшеклассница. Так что, Ширли была та еще дрянь, но мы любили пощекотать себе нервы и побродить между этажами, вмазанные, и слушать, как за разбитыми окнами воет ветер.
Все наши вечера начинались примерно одинаково: сначала мы хорошенько раскуривались у меня или у Калеба на заднем дворе, у Дара этого делать мы не могли, потому что все подобные выходки его семья называла حرام, харам - грех. Потом доходили до какого-нибудь рэйва, пропадали там на несколько часов, а после шли к Ширли, которая гостеприимно принимала у себя все заблудшие души.
Мы почти никогда не поднимались на крышу, но сегодня в этом месте была какая-то особенная магия. Я стоял почти у самого края и глядел на огни ночного города, расстилающегося прямо передо мной. Перед глазами все плыло, в голове не было ни единой мысли, а во рту до сих пор чувствовался привкус мела от таблеток, что мы растерли в порошок. Мне было шестнадцать, на амфетамине я сидел уже больше полугода, и это было самое сладкое время, что я помню.
- Эй, Калеб!
Позвал я, замедляя шаг и оборачиваясь, чтобы проверить, что там с ним. Тот сидел у стены, вжавшись в нее спиной и тряся рыжей гривой, будто хотел что-то стряхнуть со своих волос.
- Чего ты копаешься? Мы уходим…Пошли! Ты оглох?
Позвал я настойчивее. Дар был уже где-то на лестнице, его шагов не было слышно. Калеб ответил, что ему нужно побыть на воздухе, и попросил вернуться за ним утром.
Я согласился.
Остаток ночи мы с иранцем провели бесцельно слоняясь по городу, куря сигареты одну за одной, и размышляя о будущем. Он собирался отправиться в паломничество когда-нибудь, а мне хотелось увидеть настоящих китов в открытом океане.
Он обещал мне, что скоро я их увижу.
Мы вернулись за Калебом около пяти утра, и нашли его на том же месте, где оставили. На горизонте уже расцветал рассвет. Я снова подошел к краю крыши, чтобы получше все рассмотреть. Розовый и оранжевый смешивался с чернильно-синим, воздух здесь наверху пах сладостью, ветер обдувал лицо. Я набрал в грудь побольше воздуха и шумно его выдохнул. Мне страшно хотелось жить.
- Че с ним?
Спросил я, возвращаясь к своим.
- Эй, Калеб, ты прикалываешься?
Дар не мог его растормошить, я подключился тоже. Сначала мы кричали на него, пинали по ногам носками кроссовок, но все без толку – Калеб спал очень крепко.
Крепче, чем можно было себе представить.
- Блять!
Вскрикнул я, когда присел и тронул его обеими руками.
- Блять!
Мой голос был полон испуга, потому что это был уже не Калеб.
Вместо своего друга на крыше Ширли мы нашли его труп.